(ФАНТОМ - ЛЮБОВЬ) - Игорь Афанасьев

В комнате рядом с горячей парой жили две сестры — Стефания и Анастасия, муж Стефании Ивановны и дочь их, Ольга. Собственно говоря, Анастасия и не жила там поначалу, а только была прописана. На самом деле она находилась в Покровском монастыре и лишь иногда наведывалась к сестре в гости. Её прихода с ужасом ожидало всё народонаселение коммуналки, ибо она начинала немедленно готовить своё излюбленное блюдо — жареную селёдку. Кухня и коридоры наполнялись ужасным смрадом, а также скандальными замечаниями невинно пострадавших соседей. Анастасия на ругань не отвечала, молча завершала свою стряпню и удалялась в апартаменты сестры.

Переехала к сестре она уже после того, как однажды утром под туалетом собралась очередь страждущих, в ожидании выхода мужа Стефании, который имел дурацкую привычку отправляться по утрам в сортир с газетой «Правда» и прилежно её изучать, совмещая приятное с полезным. Это всегда вызывало некоторые возражения соседей, но в то утро дело приобрело вначале оборот скандальный, а затем — трагический.

Когда догадались выломать двери, то обнаружили уже холодного мужа Стефании с «Правдой» в руках.

Стефания страшно кричала, дочь ее, Ольга, тоже, и только с появлением Анастасии Ивановны удалось как-то всё организовать. После поминок она осталась жить с сестрой, но селёдку жарила редко, стараясь не ввязываться в коммунальные склоки.

В комнате у кухни жили Семён Данилович и Берта Львовна. Их сын, Лёня, воспитывался в жёстком стиле, с дурными компаниями не водился, по дворам и улицам не шлялся, был отличником и гордостью школы, но по причине своего еврейского происхождения не был принят ни в один из Киевских институтов и отправился учиться на медика в город Андижан, где немедленно был застукан «на горячем» с красавицей узбечкой её братьями и перед лицом разгневанных родственников и двух ножей немедленно сочетался с девушкой законным советским браком. В результате иудейско- мусульманской любви появился очаровательный мальчик по имени Владик. Лет до четырёх он жил в Андижане, и когда его привезли жить к бабушке и дедушке в Киев, то он не говорил по-русски, вместо туалета упорно пользовался балконом и, вообще, ужасно напоминал Маугли.

Семён Данилович работал на бойне. С ним никто не решался спорить и скандалить, так как дворовые легенды гласили о том, что в свои пятьдесят пять лет он ещё мог ударом кулака уложить быка.

Кроме того, говорили, что он пьёт сырую кровь «для здоровья», а когда он приносил в кухню огромные куски мяса, то разделывал их двумя ножами с такой скоростью и сноровкой, что у Фильки по спине начинали бегать мурашки.

От щедрот Семен Даниловича перепадало кое-что и соседям, особенно вкусно бывало, когда мама жарила свежую печень или делала из длинных кишек колбасу.

В длинном коридоре-ответвлении от кухни жила Филькина семья, Анна Абрамовна с древней старухой-матерью и семья заведующего текстильной базой.

Это был еще один очаг противоречий и страстей, так как заведующего посадили в тюрьму, а Анна Абрамовна, не ладившая с его богатой и ухоженной женой, Розой Марковной, частенько бросала ей вслед непонятное тогда Филе слово: «Мулине, мулине!»

Как оказалось впоследствии, это был сорт ниток, из которых была соткана далеко не бедная жизнь семьи зав. базой.

Роза Марковна в долгу не оставалась и припоминала Анне Абрамовне грехи её сестры, которая во время войны насобирала в опустевших домах мешок денежных знаков, и когда произошла внезапная реформа, чуть не повесилась от горя, ибо усилия оказались напрасными — обменивали только определённую сумму.

Вершиной противостояния двух соседок стал случай, вошедший в анналы мировой истории кухонных войн.

Поутру, в один из суботних дней, Роза Марковна в шикарном атласном халате с драконами прочно заняла позиции на газовой плите, которая по правилам коммуналки принадлежала ей на паях с Анной Абрамовной. В одной из кастрюль закипал красный борщ на свиных хвостиках, на сковородке шипела яичница со шкварками, рядом накалялся белый эмалированный кофейник.

Две других плиты были абсолютно свободны, но появившаяся в кухне Анна Абрамовна принципиально водрузила свой облупленный чайничек на законно принадлежавшую ей конфорку.

— Нет, вы только посмотрите, — немедленно обратилась ко всем свидетелям Роза Марковна, — ей мало места!

Свидетелей было трое: Господь Бог, Верка и Филя. Старшая выворачивала карманы младшего в мусорное ведро, так как он успел выйти с ней на пол часа во двор и насобирать на стенах деревянных сараев кучу забавных сороконожек. Для удобства Филька складывал добычу в карман коротких штанишек на шлейках, и теперь Верка с ужасом вытряхивала из запасника «кубло» сцепившихся насекомых.

То ли употребление местоимения, то ли попытка привлечь внимание Господа, а может быть просто узурпация законного жизненного пространства, — но что-то страшно оскорбило Анну Абрамовну, и она немедленно отреагировала домашней заготовкой:

— Сухари суши, а не сало жри!

Нужно сказать, что «дело текстильщиков» к тому времени уже подходило к концу, и оставалось только ждать кому дадут восемь лет, кому пятнадцать, а кого расстреляют. До жителей двора уже дошли слухи, что мужу Розы Марковны досталась наименьшая доля наказания и это разделило двор на две партии: одна часть народонаселения — евреи, полукровки и интеллигенты — была довольна, что пусть и нагрешивший, но живой кормилец семьи вернётся к жене и дочке, а вторая часть — скрытые и явные антисемиты — призывали «поставить всех жидов к стенке», упорно не замечая, что во всей группе из пятнадцати подсудимых, среди русских, грузин, узбеков и украинцев единственным евреем был их тихий сосед по дому. Как ни печально, но интеллигентная Анна Абрамовна примкнула к крылу экстремистов, и её фраза о сушке сухарей была высказана с явным сожалением о слабой степени наказания.

Весь дальнейший диалог, состоявшийся между соседками, Фильке удалось запомнить, но долгие месяцы он расшифровывал смысл незнакомых ему слов, спрашивая у старших, что бы это значило, пока Алик- боцман не поинтересовался «какой козёл пацана мату учит».

Но великолепнее всего прошла кульминация схватки: в пылу перебранки Роза Марковна прозевала готовность яичницы, и когда чёрные клубы дыма возвестили о кремации завтрака, она схватила сковородку и замерла, принимая ответственное решение. С одной стороны, ей хотелось опустить эту сковородку на голову врага, но при этом возникала угроза трудного сиротского детства её дочери. Взвесив все «за» и «против», Роза Марковна приняла воистину «соломоново решение» — она швырнула содержимое сковородки на чистенькую, беленькую тумбочку Анны Абрамовны, после чего пронеслась в сторону умывальника, чуть не сбив противницу с ног.

Ответ Анны Абрамовны ещё раз подчеркнул, что месть образованного человека бывает внешне не грубой, но утончённо- садистской. Столь быстро, сколь могли позволить её немолодые ноги, она рванулась к оставленной без присмотра плите, схватив со своей обесчещенной тумбочки большой кусок хозяйственного мыла с пометкой «60 %». В мгновение ока серо-желтый квадрат был опущен в чрево огромной кастрюли с кипящим борщом, а сама диверсантка стремительно скрылась с поля боя.

Почуяв неладное, Роза Марковна поспешила назад к плите, лишь для того, чтобы увидеть печальное зрелище. Облака белой мыльной пены росли и множились по поверхности красного украинского борща (на свиных хвостиках!), пена прибывала стремительно и бесповоротно, и в ее бурунах начинали складываться грозовые тучи товарищеского суда, пусть и не Божьего, но справедливого.

Господи, и случилось всё это в субботу!

Глава пятая. Отголоски

Звуки бодрой военной песни сорвали с постели очумевшего от сушняка Фила в семь часов утра. Он тупо уставился на улыбающееся во весь экран монитора лицо Натали, а та сразу же принялась за дело. — Узнаёте? — Кого? — с трудом разлепил склеившиеся губы Филимон.

— Не «кого», а «что»! — недовольно поморщилась Натали. — Эту песню вы сегодня вспоминали во время контакта!

— Не помню, — буркнул Фил и пошлёпал к холодильнику за спасительной бутылкой холодной минералки.

— И по какому же поводу вы так, извиняюсь, надрались? — ехидно подцепил его экран.

Обжигающая колючая влага постепенно возвращала жизненный тонус всему организму и чувству юмора в том числе.

— На подобные вопросы не стану отвечать даже после свадьбы, — выдохнул пузырь воздуха Фил и со второй попытки прикончил бутылку.

— Вы, кстати, не злоупотребляйте, — вежливо, но настойчиво упрекнула его Натали, — это может внести путаницу в наши исследования.

— Все «исследования» — ваши, — усмехнулся Филимон, — а я вроде мыльной пены на борще.

— Значит, всё-таки помните! — обрадовалась Натали. — Это означает что у вас высокий алкогольный порог.